ала, когда вернулся домой муж.
   Впрочем, ей наплевать. Боль слишком сильна, чтобы волноваться
  из-за таких мелочей, как дыхание: как отсутствие кислорода в воздухе,
  которым она пытается дышать. Боль поглотила ее целиком, подобно тому,
  как кит, согласно Святому писанию, проглотил святого Иону, не
  желавшего брать в руки оружие. Она пульсирует, как отравленное солнце,
  засевшее глубоко в ее теле, в самой середине, в месте, где до сего дня
  было лишь спокойное ощущение зарождающейся новой жизни.
   Память подсказывает, что до сих пор ей не доводилось испытывать
  боль, подобную этой - даже тогда, когда в тринадцатилетнем возрасте
  она резко повернула руль велосипеда, чтобы не провалиться в открытый
  канализационный люк, и упала, ударившись головой об асфальт и
  заработав рану длиной ровно в одиннадцать швов. От того падения
  остались яркие воспоминания о серебристой вспышке боли, за которой
  последовало усеянное звездочками темное удивление, оказавшееся на
  самом деле короткой потерей сознания... но та боль не шла ни в какое
  сравнение с теперешней. Это какая-то агония. Рука, прижатая к животу,
  ощущала прикосновение к плоти, больше не похожей на плоть; казалось,
  что ей вспороли живот сверху донизу и заменили живой растущий плод
  раскаленным камнем.
   "О Господи, пожалуйста. - думает она. - Умоляю тебя, сделай так,
  чтобы с ребенком все было в порядке".
   Но сейчас, когда дышать стало чуть-чуть