льшого рвения в голосе таксиста не наблюдалось.
   - Обойдусь.
   - Ну, как знаете... - А сдачи с трояка не дал, вонючка.
   На каблуках по таким рытвинам - туфель не жалеть, а Зойка жалела,
  туфелек у нее - по счету. Сняла, в полиэтиленовый пакет сунула, пошла
  босиком, пошла своим тридцать пятым номером по сухой земле, по теплой и
  рассыпчатой марьинорощинской почве, как по летнему полю, как где-нибудь у
  сестры в деревне Сафарино по Ярославке, а если зажмурить глаза, то и вовсе
  как в дальнем-предальнем детстве, когда вообще никаких туфель у Зойки не
  наличествовало. Однако глаза легко было и не зажмуривать: мгла в Девятом
  проезде, повторим, стояла египетская, а свет из окон дорогу не слишком
  освещал. Осень. Двадцать один час с копейками, а темно, как в полночь.
  Зойка миновала первую девятиэтажку, подгребала уже ко второй, к родимой,
  как из темноты, из-под еле видного тополя услыхала длинный и явно
  _больной_ стон.
   Ей бы опрометью - мимо, в подъезд под кодом, а она, дура, встала и
  стоит, как неизвестная ей жена неизвестного ей Лота.
   - Кто здесь?
   Стон повторился, но тише, приглушеннее, словно Существо - кто там?
  человек? зверь? не видать - понемногу слабело, отходя, быть может, в мир
  иной. Это что же такое я здесь стою, не шибко грамотно, зато взволнованно
  подумала Зойка. Она уронила - именно так: пальцы разжала и уронила - на
  асфальт пакет со сторублевыми баретками и сумку