ятьдесят фунтов стерлингов. Здесь, без сомнения, был
  его ответ, и я колебался прежде, чем вскрыть конверт.
   - Конечно, будет отказ, - сказал я почти громко.
   Как ни был расположен приятель при других обстоятельствах, но при просьбе
  одолжить денег он непременно окажется черствым. Он выразит свои сожаления,
  обвинит профессию и вообще плохие времена и обнадежит, что все скоро
  перемелется. Мне это было хорошо известно. В конце концов, почему я должен
  думать, что он не такой, как все? Я не имею на него иных прав, кроме
  воспоминаний о нескольких сентиментальных днях в Оксфорде.
   Против воли у меня вырвался вздох, и на секунду глаза заволоклись
  туманом. Опять я видел серые башни мирной Магдалины, чудесные зеленые
  деревья, покрывавшие тенью дорожки внутри и кругом старого дорогого
  университетского города, где мы - я и человек, чье письмо я сейчас держал в
  руке, - вместе бродили, счастливые юноши, воображая себя молодыми гениями,
  родившимися, чтобы преобразовать мир. Мы оба любили классиков - мы были
  полны Гомером и мыслями и принципами всех бессмертных греков и римлян. И я
  верю, что в те далекие мечтательные дни мы думали, что в нас было то
  вещество, из которого создаются герои. Но вступление на общественную арену
  скоро разрушило наши высокие фантазии; мы оказались обыкновенными рабочими
  единицами, не более; проза ежедневной жизни отстранила Гомера на задний
  план, и мы вскоре открыли, что общество интересовалось более последним
  скандалом,