т из черной шерсти. Собака
  Иисуса, может, пришедшая к дневной проповеди.
   Впрочем, Роланд не заметил ничего религиозного ни в рычании,
  вырвавшемся из пасти пса, ни в злобном взгляде налитых кровью глаз.
  Пес вскинул морду, оскалив внушающие уважение зубы.
   - Остынь, - бросил псу Роланд. - Пока я добрый. Пес попятился,
  уперся спиной в свисающую с желоба изжеванную ногу. На приближающегося
  человека он взирал с опаской, но не собирался сдавать позицию.
  Револьвер в руке Роланда его не пугал. Стрелка это не удивило: должно
  быть, пес никогда не видел револьвера и полагал, что он ничем не
  отличается от дубинки, которую можно бросить только один раз.
   - Говорю тебе, проваливай, - добавил Роланд, но пес не
  шевельнулся.
   Роланд мог бы застрелить пса, проку от него не было, собака,
  вкусившая человечины, ни на что уже не годится, но стрелять не
  хотелось. Убийство единственного в городе живого существа (если не
  считать поющих насекомых) могло накликать беду.
   И он выстрелил в пыль у здоровой передней лапы пса. Грохот
  выстрела разорвал сонную тишину жаркого дня и на какие-то мгновения
  заглушил насекомых. Пес-таки мог бегать, пусть и на трех лапах. В
  сердце Роланда даже шевельнулась жалость к несчастному животному. Он
  остановился у перевернутого фургона (на нем вроде бы тоже виднелись
  следы крови), оглянулся и завыл, отчего