к постели
  Анны допускались только специалисты с мировым именем. Но осмотрев ее,
  проверив анализы и после долгих диспутов разъехавшись по домам, они знали
  о ее болезни не больше, чем до своего приезда. Никто так и не смог
  правильно поставить диагноз.
   Анна не могла посещать школу, как все другие нормальные дети, и со
  временем она замкнулась в себе, создав свой собственный мирок, полный
  фантазий и грез наяву. И никому туда не было доступа. Картины жизни она
  рисовала собственными красками, так как краски реальности были ей
  неведомы. Когда Анне исполнилось восемнадцать, головокружения и обмороки
  прекратились сами собой так же внезапно, как и начались. Но они успели
  оставить мрачный отпечаток в ее жизни. В возрасте, когда многим ее
  сверстницам уже надевают на пальчики обручальные кольца, а некоторые уже
  даже выходят замуж, она еще ни разу не целовалась. Она делала вид, что ей
  на это наплевать. Она убеждала себя, что счастлива в своем уединении от
  всех и вся. Как только ей, однако, перевалило за двадцать, появилось
  множество искателей ее руки, так как она была наследницей одной из самых
  престижных фамилий в мире, и многим хотелось бы прибрать к рукам ее
  состояние. К ней сватались шведский граф, итальянский поэт и с полдюжины
  обнищавших князьков из стран третьего мира. Анна им всем отказала.
  Поздравляя дочь с тридцатилетием, Антон Рофф мысленно