ся и
  страшно холодной. В тот день - редкий случай - температура в нашем жилище
  поднялась чуть выше точки замерзания. Но я все-таки натянул на себя теплое
  белье, шерстяную рубаху, брюки, шерстяную пару на шелковой подкладке, две
  пары носков и фетровые боты. На это ушло всего полминуты. Находясь на широте
  72ё40 на ледяном плато Гренландии, поднявшемся на восемь тысяч футов над
  уровнем моря, невольно научишься поторапливаться. Я направился в тот угол
  нашей берлоги, где спал радист. Из приоткрытого спальника торчал только его
  нос.
   - Просыпайся, Джосс. - Я тряс спящего до тех пор, пока из спального мешка
  не появилась рука. Капюшон откинулся, показалась темноволосая всклокоченная
  голова. - Вставай, приятель. Можешь нам понадобиться.
   - Что... что стряслось? - произнес он, протирая заспанные глаза, и
  посмотрел на хронометр, висевший у него над головой. - Двенадцать часов!
   Всего тридцать минут спал.
   - Знаю. Ты уж извини. Только шевелись. Обойдя передатчик фирмы RCA и
  печку, я остановился у стола с приборами. Судя по их показаниям, ветер дул с
  ост-норд-оста со скоростью пятнадцать узлов, что составляет почти семнадцать
  миль в час. В ту ночь, когда кристаллы льда и поземка, несшаяся с ледяного
  щита, замедляли вращение чашек анемометра, истинная скорость ветра была,
  пожалуй, раза в полтора выше. Перо самописца вычерчивало ровную. линию,
  держась у отметки 40ё ниже нуля - 72ё мороза по Фаренгейту. Я представил
  себе эту адскую комбинацию - лютая стужа и вдобавок