о быть, погибшего судна.
   И вино было темным в оплетенной соломой бутыли, стоявшей на полу у
  меня под рукой. Время от времени я наполнял стакан до краев, пил, и терпкий
  вкус сусла из дикого винограда проникал в недра моего тела, мои мысли,
  бедные твои рабыни, начинали путаться, и из какого-то звериного логова
  выбирался полуденный сон с его короткими яркими сновидениями. Ненадолго ему
  поддавшись, я снова приходил в себя и удивлялся, что оказался не там, под
  истощенными и словно обескровленными соснами, не ищу среди рыжего вереска
  первые осенние грибы.
   Ты приходила, слышался твой смех, еще за дверью, я отпирал, нажав на
  кнопку, раздавались на скрипучей лестнице твои шаги. Мы шли в темную
  спальню - глаза, ослабевшие от сонных грез, боятся света, и я бы не
  позволил даже ради счастья, которое (возможно) ты испытала бы, явив мне
  свое тело, открыть ставни со сквозной звездой. Конечно, забранной частой
  сеткой - мы заботливо возводим преграды между собой и насекомыми, которыми
  кишат лагуны.
   Что говорить о сорванных одеждах, о платьице, комочком упавшем на пол,
  под жесткий стул, на который в потемках я старался не наткнуться, о том,
  как спотыкался о разбросанные туфли? Каждый может вспомнить такое. Но
  промелькнувший миг так быстро погружался на дно потускневшего за целое
  столетие от соли и сырости зеркала, оно стояло прямо у постели, и мы,
  обнявшись, смутно различали отражение, словно в воде отвесно вставшего
  пруда, вот какое воспоминание я призываю, потому что мучительное