рументов (кроме одного скверного пианино, там, казалось, были
  только трубы, барабаны, тарелки и погремушки). Слышались еще хлопки, топот,
  пение, смех и уханье, более уместное для лесорубов или кузнецов, чем для
  танцующих. Перепуганные соседи выглядывали из приоткрытых дверей, задирали
  головы, но возмущаться не смели. Когда Флорина проходила мимо, они
  отступали, притворяли немного (не закрывая совсем) двери, снова отворяли у
  нее за спиной и перешептывались. "Любуются моим платьем или просто
  любопытные", - думала Флорина.
   Платье на ней и правда было красивое, под оранжевым атласом чуть-чуть
  просвечивал черный эластичный пояс с подвязками. Бледно-розовые чулки были
  незаметны, очень белые груди обходились без всякой поддержки. По плечам
  струились волосы с рыжим отливом, как мех выдры. Флорина надменно
  шествовала мимо этих людей, несомненно, безобразных и неуклюжих, раз их не
  пригласили на бал, консьерж в собственном доме забыл о них. Она возносилась
  над ними, шаг за шагом, поступью королевы или породистой кобылы. На самом
  верху она настолько прониклась сознанием своего великолепия и их убожества,
  что стала думать о них с легкой жалостью. "Если бы они попросили меня об
  этом, - решила она, - думаю, я замолвила бы за них словечко перед
  бразильцами".
   Ей открыли, едва она позвонила, потому что за дверью, ожидая гостей,
  стояли двое слуг - в белых куртках, белых перчатках. Они склонились перед
  Флориной, готовые принять пальто, но его не было. Бразильцы, несомненно,
  принадлежали