ки многих мужчин, а в ее лице - нечего себя
  обманывать - проглядывало что-то скотское и омерзительное. От ее тела
  разило овечьим загоном, хлевом или казармой, но хватит привередничать,
  поджимать губки и морщить носик, раз пришла на бал к бразильцам, а танец
  был до того разнузданным, что не стоило искать другую причину вони. Лучше
  было, как сказала та девушка, не робеть и действовать. Флорина прижалась к
  партнерше, обняла ее, чувствуя выпиравшие под тонким промокшим сви-терком
  мускулы, и тоже принялась ухать, как можно сильнее ударяясь ляжками и
  животом.
   Ее укачало от грохота и тряски, на какое-то время она в упоении забыла
  обо всем, а потом ей показалось, что блекнут цветущие ветви на обоях,
  затихает музыка и буйство танца слабеет. Флорину словно окутывало что-то
  холодное и серое. Не снится ли ей все это, подумала она и испугалась, как
  бы это не оказалось всего лишь сном; во сне, зная, что спит, она боялась,
  что вскоре сон закончится, она покинет бразильский бал (и ей даже не
  покажут этих таинственных бразильцев!). Если она спит, надо попытаться уйти
  в сон поглубже и поверить в него, надо перестать волноваться. Она с
  недопустимой на балу яростью выкрикнула "ух! ух!" (девушка ответила тем же)
  и бешено налетела животом на живот партнерши (до чего же твердый!), надеясь
  пробиться к безмятежности и душевному покою. "Ух! ух!"... Если только
  прежде у нее не треснут кости таза, если она не сломает их той девушке, она
  победит сомнение. Она забудет о том, что, возможно, видит сон.