всякий раз два глаза заглянув в прорези ставней, сверкали,
  отразившись в туманном стекле высокого зеркала, - две шестиконечные звезды,
  припорошенные пеплом, легендарные печати, хранившие память о древнем царе
  Востока и о той, кого называли прекраснейшей из черных женщин, какую носили
  (возможно) неспешные каменистые дороги. Свет этих звезд выхватывал на миг
  из темноты просторной комнаты смятую постель, разбросанные простыни. На
  улице шел дождь, подернулась рябью замусоренная вода в канале. А в старом
  доме, насквозь пронизанном грозой и ветром, на выцветшем ковре, почти
  нагая, ты, девочка, скулила, съежившись у раскрытой постели.
   Уже не знаю, какого зверька я пнул ногой, какого зверька вообразил на
  твоем месте, озлобившись, но ни одного из тех, кого хотел бы найти: пса,
  привязанного к хозяину дыханием, кошечку, с шерсти которой в темноте из-под
  руки, как из-под гребня, дождем сыплются искры. Как же зол и глуп я был
  тогда! Ну что же... Гром затихал, и ты скользнула ко мне в постель, чтобы я
  приласкал, успокоил тебя. У тебя было потное влажное тело, короткие волосы
  взмокли. Мне показалось, что выдра лезет на берег из воды (низкая кровать
  была почти вровень с полом), хочет слиться со мной наперекор законам
  природы и лучше бы мне ее отогнать. Конечно, я сам зазвал тебя сюда. Но мы
  только что прошли через годы ненависти, еще черны были изрешеченные пулями
  стены, и жестокость казалась мне неотделимой от упоения жизнью. Словом, я
  сказал тебе, что вскоре хлынет ливень, и велел бегом