ка лежала на полу, головой к
  порогу, на грязной простыне.
   - Коридором до конца, потом налево, первая дверь. Лестница там, -
  говорящий вырвал из-под девочки простыню, так что труп перекатился на
  живот, подвернув под себя руку.
   - Лопаты у вас нет? - спросил я, поднимая ее на руки. Голова Женечки
  бессильно свесилась назад, рот открылся, из него шел неприятный запах. Я
  встряхнул ее, она с готовностью булькающе всхрапнула газами.
   - Когтями выроешь, - прошипел немой. Губы его при этом даже не
  пошевелились.
   Я похоронил Женечку в полевой балке, поросшей высохшей от жары травой.
  Рыл я ножом, связанная корнями земля поддавалась плохо, запах цветов и
  стеблей душил до беспамятства, пот лился градом, Женечка отрешенно лежала
  на краю балки и капризно разлагалась. Кончив рыть, я свалил ее на дно,
  забросал дерном и вырванной травой. Получилось черти как, но мне было уже
  все равно.
   Дома, приняв душ, я сидел в кресле перед раскрытой балконной дверью и
  пил холодное молоко. Был уже закат, небо сделалось темно-алым, словно в
  глубине его собиралась кровавая гроза. Вечерняя прохлада несла с собой
  теплое дыхание усталых пыльных плит со стен домов, таинственный аромат
  чужих кухонь. Когда-то в детстве я прочел сказку о некоем мальчике,
  поступившем в ученики к злому повару, готовившему чудовищные шоколадные
  торты, уже не помню, чем был плох повар, и чем все кончилось, помню только
  чувство страха перед простором неведомых пищевых учреждений, где все белое,
  розовое, желтое, и где таится смерть, непохожая ни