т, но отпечаток хранится вечно где-то там, в запредельности,
  откуда мы с тобой родом. Нельзя ей было увидеть меня, провести взглядом, но
  никак не увидеть, никак не понять, что это такое - я, да и как можно сметь
  это понять, осознать своим мозгом маленьким, чувствами своими
  нераспустившимися коснуться, я тебе сейчас коснусь, шептал я за
  мусоропроводом, прижимая к себе теплое, обморочное детское тело, я тебе
  покажу, как плохо быть любопытной. Сумку ее я тоже притащил, чтобы не
  валялась на дороге, и она постоянно била меня по ногам какими-то там кедами
  или еще чем, теперь я ее опустил в угол, дышал тяжело, от смятения чувств,
  прижимая девочку к себе спиной, трогал руками ее лицо, приоткрытый рот,
  мокрый от крови, нос, веки, щеки, уши. На ушах были маленькие серьги, как
  твердые металлические прыщики. Трогал я ей лицо и представлял, как оно
  ударилось в стену, где ей было больно, штукатурку вытирал. Как она
  мотнулась в моей руке, даже простая физика природы искусственно
  невоспроизводима потом, за что не дергай, а все тебе не волосы с детской
  головой, и ощущение не то, да и звук не тот. Об стену, о меловую стену,
  белую, как луна, уходящую ввысь пустым колодцем желаний, нужно было ударить
  тебя головой, вперед лицом, чтобы ты забыла о своей жизни и вспомнила о
  моей любви. Налетев ртом на стену, ты стала моей, думал я там. Всегда
  теперь ты будешь моей, думал я.
   Пальцы мои улавливали мельчайшие топографические нюансы ее лица, я
  углублял их в щеки девочки, деформировал ей носик, осторожно подтягивал
  кверху