ка душил, заволок ее в кусты, там
  она и описялась, прежде чем умереть, словно боялась, что на том свете нет
  туалета, или что очередь большая.
   Я с ней больше ничего не делал, упаси Боже, мне главное было избавить
  ее от мучений жизни, я оставил ее в кустах, на траве, мою маленькую
  удавленницу, кажется, изо рта у нее шла понемногу кровь, я сам позвонил в
  милицию, а то бы собаки ее нашли быстрее родителей, они отпускали ее одну
  гулять допоздна, какая-нибудь сволочь могла научить ее всякой дряни, я же
  следил за ней, я видел, как одна подружка учила ее курить, и мерзкий
  мальчишка из ее же парадного хватал Женечку за волосы, они играли в
  догонялки, он хватал ее за волосы, она пищала, он лапал ее, лез ее под
  юбки, еще год - и свершилось бы непоправимое, нет, я не мог на это смотреть.
   Может быть, вы думаете, что я стар, нет, я, напротив, молод. Вот когда
  я ее душил, именно в том момент, я обладал ею, она была моя, это существо,
  которое никому не могло принадлежать, только тогда, когда я ее душил.
  Теперь уже нет, теперь она снова ничья.
   Я поцеловал ее, я погладил ее по лицу, оттянул пальцем веко. Белесый
  глаз Женечки расцвел уже синими прожилками из неровного пятна, словно в
  него погрузился сливовый паучок. Я расстегнул платье ей на груди. Дверь
  кабины автобуса отворилась, в нее полез водитель.
   - Ну что вы лезете, - застонал я. - Куда вас несет!
   - Ехать надо, - угрюмо ответил он.
   Соски девочки стянулись и потеряли цвет, как увядшие цветочки.
   - Что, уже ворота открыли? - я положил