.
   - Будет сделано в лучшем виде! - рявкнул вдруг первый мужчина так, что
  второй дернулся и судорожно мигнул. - Гриша, встречай родственников, - он
  повернулся на каблуках и вышел в единственную в зале внутреннюю дверь.
   Дальше все было, как всегда, как на сатанинской мессе. Один крупный с
  проседью мужчина говорил речь, а может, проповедь, вытирая платком пот со
  лба и глаз, женщины держали под руки мать, которая уже, кажется, была в
  экзальтированном обмороке от жары, оратор лицемерил о быстротечности
  человеческого бытия, проклинал мою злую душу, надо же на ком-то было
  выместить, даже к Богу воззвал, но неуверенно, видно, не привык, потом он
  прослезился, вспомнив одну историю о Женечкиной непосредственности, как это
  обычно происходит в таких случаях, такие истории живут дольше детства, а
  порой и человека, вот только одно воспоминание это и останется после нее,
  больше ничего. Все повздыхали, слезы вытерли, но пора уж было и жечь,
  ребенка-то, к обряду приступать, гроб на круг поставили, на раздвижные
  ворота в ад. Могут ли они представить себе, каково ей там будет, в огне?
   Второй служитель крематория уже снова был на месте, оба стояли у
  стены, сложив руки перед собой, охранники врат. Лица у них сухие, страшные.
  Створки раздвинулись, гроб грохнулся о металлический пол поднятого до
  отказа, под самые ворота, лифта, как в железную могилу, и стал медленно
  опускаться в шахту. Все были сдержанно рады, что уже конец. Им так
  хотелось, чтобы быстрее наступил конец коротенькой Женечкиной жизни, раз уж
  ее