еслась вперед через поле к воротам. Буцефал не отставал.
  
  - Куда поедем? - спросил я, охваченный восторгом движения и готовясь,
  наконец, свернуть себе шею.
  
  - Куда глаза глядят! - весело прокричала она и вырвалась вперед. Мы
  выскочили на проезжую часть. Машин уже совсем не было видно. Вскоре мы
  повернули направо, к Белорусскому вокзалу. Вокруг Горького, вспоминая,
  наверное, пьесу "На дне", спали бомжи, редкие пассажиры разглядывали
  расписание. Было около трех часов ночи.
  
  Следующим был Маяковский, он опустил руку, сел на постамент и что-то читал,
  болтая ногами. Во рту дымилась папироса. Рядом с ним сидела какая-то
  девушка в желтом платье. Я бросил в Маяковского огрызок яблока, но он ловко
  увернулся и швырнул в меня какой-то кирпич, или свою книжку. Я пригнулся,
  послышался звон разбитого стекла в ресторане напротив, кажется, в "Софии".
  Маяковский погрозил мне вслед чугунным кулаком.
  
  Зато в Английском клубе - Музее Революции - окна горели вовсю. Наверное,
  там сейчас веселились всякие исторические деятели. Играла музыка, стреляли
  пушки, во дворе вокруг костров сидели революционные матросы, а на втором
  этаже кипел бал. Но мне туда зайти не захотелось, вдруг там сейчас мой
  дедушка, начнет опять палить в меня, а я пока оружием не обзавелся.
  
  Площадь впереди нас переходил Пушкин, спотыкающийся на каждом шагу о свой
  плащ. Он спешил на бал и грыз по дороге яблоко.
  
  - Хотите антоновку? - предложил ему я.
  
  - Нет, у меня симеринка!