новременно того же и мне придется со стыдом сесть на место.
   Потом я опять увидел белое кружево и почувствовал, что скука стала еще
  мучительнее и давящее; у меня было такое чувство, словно я во рту держу
  большой серый резиновый шар, становящийся все больше и врастающий мне в
  мозг...
   В такие моменты пустоты, как это ни странно, всякая мысль о
  какой-нибудь перемене - отвратительна...
   Мальчик укладывал рядами домино в коробку и в лихорадочном страхе
  вынимал их оттуда, чтобы сложить их иначе. - Дело было в том, что не
  оставалось ни одной штучки, а коробка не была полна, - как он надеялся, -
  до краев недоставало еще целого ряда...
   Наконец, он стремительно схватил мать за руку, в диком отчаянии указал
  ей на это отсутствие симметрии и произнес только слова: "Мама, мама!" Мать,
  только что говорившая с соседкой о прислуге и тому подобных серьезных
  вещах, трогающих женское сердце, посмотрела тусклыми глазами - словно
  игрушечная лошадь, на коробку...
   "Положи их поперек", - сказала она.
   В лице ребенка вспыхнул луч надежды, - и снова с жадной
  медлительностью он принялся за работу.
   Опять прошла вечность.
   Рядом со мной зашуршала газета.
   Опять мне на глаза попались изречения - и я почувствовал, что близок к
  сумасшествию...
   Вот теперь... Теперь... чувство пришло откуда-то извне, ринулось на
  меня, как палач.
   Я уставился на мальчика, - от него оно переходило ко мне.
   Коробка была теперь полна, но одна