меющий видеть и
  понимать, узнает по неясной тени на стене, кто встал пред лампой", - он
  зловеще усмехнулся, взглянув на меня: "Я хочу вам кратко сказать про
  внутреннее значение этого внешнего происшествия; я достиг того, чего искал
  - теперь я защищен от ядовитых укусов змей, веры и надежды, могущих жить
  лишь при свете; я познал это по толчку, ощущенному в сердце, когда сегодня
  осуществил мою волю и коснулся лотом озерного дна. Бессодержательное,
  внешнее происшествие явило свой тайный лик!"
   "Разве вы пережили так много тяжелого в жизни - в то время - я хочу
  сказать в то время, когда были священником?" - спросил Финк, - "...Что
  теперь ваша душа изранена?" - прибавил он про себя тихим голосом.
   Радшпиллер ничего не ответил, по-видимому, созерцая развертывающуюся
  перед ним картину; затем он снова сел к столу, начал неподвижно глядеть в
  окно на лунный свет и начал рассказывать, словно лунатик, почти не переводя
  дыхания: "Я никогда не был священником, но уже в юности темное, могучее
  влечение отвлекло меня от этого мира. Целыми часами я ощущал, как лик
  природы на моих глазах превращался в ухмыляющуюся дьявольскую рожу - горы,
  леса, воды и неба, даже мое собственное тело казались мне стенами неумолимо
  грозной тюрьмы. Вероятно ни один ребенок не испытал того, что ощущал я,
  когда тень проходившего мимо облака, затемнявшего солнце, падала на луч-уже
  тогда мною овладевал парализующий страх и мне казалось, что какая-то рука
  внезапно сорвала повязку