амка, где погребена ее юность, но это зрелище его не трогает: все для него
  - настоящее, свободное от мук и ясное, словно красочная, воздушная мечта.
  Он видит себя ребенком, под молодою березкою играющим пестрыми камешками, и
  в то же время - старцем, сидящим перед своей тенью.
   Перед ним появляется образ его матери с вечно дергающимися чертами
  лица; все в ней трепещет от постоянной тревоги, лишь кожа на лбу
  неподвижна, гладка, как пергамент, крепко натянутый на круглый череп,
  который подобно шару, выточенному из одного куска слоновой кости,
  по-видимому, служит темницей для целого жужжащего роя непостоянных мыслей.
  Он слышит беспрерывное, не умолкающее ни на секунду шуршание ее черного
  шелкового платья, которое наполняет все замковые покои, словно бичующее
  нервы стрекотание крыльев миллионов насекомых, проникает сквозь трещины в
  полу и стенах и отнимает покой у людей и животных. Даже вещи покорны чарам
  ее узких, всегда готовых давать приказания губ - они словно приготовились к
  прыжку и ни одна из них не чувствует себя на месте. Жизнь мира известна ей
  понаслышке, она считает излишним задумываться о цели бытия, видя в этом
  лишь отговорку лентяев; ей кажется, что она исполняет жизненный долг, если
  в доме с утра до позднего вечера продолжается бесцельная муравьиная
  беготня, бессмысленное перемещение вещей то туда, то сюда, лихорадочное,
  утомительное движение до самого сна, создающее рухлость всей ее обстановки.
  Мысль в ее мозгу никогда не доходят