е консервативную прическу, в то время как я, наоборот,
  отрастил длинную гриву. И первое ее заявление было: "Что ты сделал с
  теми ботинками и брюками?" - в свое время она заставила меня купить
  определенные шмотки.
   Потом она стала нападать на то, что прежде ей во мне больше всего
  нравилось: "Зачем ты носишь эту цепочку? И что у тебя с волосами? Тебе
  следует постричься". Но ведь тогда-то мои длинные волосы были не просто
  волосами, это был определенный знак, определенный образ жизни, и я не
  собирался терять то, за что так долго боролся, и, помню, придя домой,
  чувствовал себя совершенно разбитым, мне было очень больно. Дело ведь не
  в том, что она отвергала мою прическу, - она отвегала меня.
   А через несколько недель я получил письмо. Конечно, теперь я
  понимаю, что все это было к лучшему. Но когда ты читаешь "Я тебя больше
  не люблю", право, трудно не чувствовать себя совершенно убитым. Разрыв
  всегда сопровождается болью, чувством, будто тебя все покинули, но
  одновременно ты чувствуешь и смятение: что же произошло на самом деле?
  Почему тебя разлюбили? Ведь человек, разлюбивший тебя, редко может
  объяснить, почему это произошло. А чувства подростков вообще меняются
  очень резко.
   Разрушенную любовь оплакивают так же горестно, как и смерть. Ты
  оплакиваешь потерю близкого тебе человека, ты оплакиваешь смерть самой
  любви, и ты оплакиваешь самого себя. Это-то нормально. И пока ты
  погружен в страдание,