подпоить старика, авось развяжет язычок.
  
   28-е
   Все идет спокойно и скучно. По ночам запах чеснока из церковного сада
  проникает даже и в мою комнату.
  
   29-е
   Сегодня зашел к нам церковный сторож, принес Мине в чистку какие-то
  церковные вещи.
   Я его зазвал в кабинет и угостил чаем, куда успел влить ложки две рому.
   Старика живо развезло, и он начал ораторствовать: говорил о замке, о
  порядках в нем, о гончих, о прекрасной бедной графине.
   - А вот поди ж ты, - развел он руками, - чуть она меня не загрызла!
   - Кто, гончая сука? - спрашиваю я.
   - Какая там сука, графиня. Умерла это она, а как полнолуние, так и пойдет
  ходить. Пристанет к кому - известно, погиб человек! Иной тянет месяца два, а
  иной и сразу ноги протянет. Выпьет у человека жизнь. Много тогда народу из
  замка разбежалось... А вот единожды идем это мы опушкой, а матерый-то волк и
  прысь на меня.., повалил; я уже Богу душу представил! А она-то, моя голубка
  Нетти, красавица, как разъярится, да ему, паскуде, в загривок впилась...
   - Кто, графиня мертвая? - удивился я.
   - Ну тебя, путаешь все только! Гончая Нетти, я сам ее вынянчил; и ни за
  что пропала собака! В ту ночь и погибла, когда змея укусила молодую графиню.
  Знаешь, та, с зелеными глазами...
   Чем дальше, тем рассказ его путался все больше и больше, и окончательно
  нельзя было уже отличить, о ком идет речь: