с маниакальным упорством пытался повеситься, тронувшегося зека пришлось этапировать в одну из психиатрических лечебниц близлежащего Хумска, где и затерялись его следы.
   В дверь осторожно постучали.
   - Сейчас! - Крикнул майор, пряча стопку писем в ящик стола. - Войдите!..
   - Можно? - просунулась в дверь стриженая зековская голова.
   - Да входи же! - насупился Игнат Федорович.
   В кабинет, бочком, проскользнул дородный детина с белой биркой:
   - Осужденный Исаков, Игорь Васильевич, сто сорок четвертая, вторая... - начал завхоз стандартный ритуал обращения.
   - Хватит, - нетерпеливо махнул рукой Лакшин, прерывая зека, - Садись.
   - Я уж третий... - автоматически начал Исаков, но осекся и осторожно посмотрел в лицо главному оперу.
   Игнат Федорович негромко рассмеялся. Он любил, чтобы его боялись. Начальные знания психологии очень в этом помогали, но сейчас надо было вызвать завхоза на откровенность и именно поэтому кум сознательно начал с такой "вольной" фразы. Лакшину хотелось, чтобы зек, хотя бы на время забыл, что находится за решеткой и расслабился.
   - ...третий год досиживаешь, - отсмеявшись закончил Игнат Федорович фразу Исакова. - Так?
   - Да. - Потупился зек.
   - Да присаживайся, ты!.. Курить будешь? - Майор протянул завхозу пачку "Camel". Зек притулился на краешке стула и потянулся, было, за сигаретой, но вдруг отдернул руку и отрицательно покачал головой.
   - Ладно, - улыбнулся майор как можно искреннее, - захочешь - возьми. Не стесняйся.
   Зек коротко кивнул, пожирая взором иностранные сигареты.
   - Знаешь, зачем я тебя вызвал?
   - Из-за Гладышева... - Отвернулся Исаков.
   Лакшин не стал делать ему замечания. Начальник оперчасти специально обустроил свой кабинет по-домашнему, так, чтобы любая мелочь напоминала о "воле" с тем расчетом, чтоб всякий, приходящий сюда, мог почувствовать себя словно