орых привести себя в божеский вид было непросто. Да они и не стремились к этому, резонно считая, что если у них ничего нет, то и отнимать у них нечего. Мужики работали. В этом и заключалась суть их масти. К блатным они не лезли, но и за себя, в случае наезда, постоять могли. Жили мужики "семейками", по два-четыре человека, кучкуясь, в основном, по земляческому принципу. В этом лагере были две основные группировки: москвичи и местные. Друг с другом они не враждовали, но каждая вызывала зависть у другой. Местные завидовали тому, что москвичи из Москвы. Хотя, по большому счету, это преимущество отражалось лишь на длинных свиданках. С них москали вылезали с набитыми брюхами, осоловевшие от неимоверных количеств чая и кофе.
   Местным же жилось лучше постоянно. Через пятиметровый забор регулярно пролетали мешки с "гревом". Чаще всего с чаем и конфетами. Но иногда в них оказывалось и спиртное, после чего опьяневший получатель, если ему не везло и на него успевали стукнуть, пятнадцать суток трезвел в ШИЗО.
   Впрочем, если у москвичей водились деньжата, они тоже могли себе позволить навести макли с местными водилами, которые под сиденьями ГАЗов и ЗИЛов провозили в зону по несколько килограмм чайных опилок. Из мужиков же вербовались "козлы". Активисты. Те, которые "примерным поведением и добросовестной работой" на оперчасть прокладывали себе дорогу на "удочку", условно-досрочное освобождение, или на "химию", как зеки называли "стройки народного хозяйства". Но для этого нужно было козлить. И козлить изрядно. А с козлами иногда случались "несчастные случаи на производстве, связанные с несоблюдением правил техники безопасности". Прямо при Тихоне одного такого "любителя заложить", двое зеков подхватили под руки и ткнули головой в раскрытый по такому случаю силовой электрощит. Стукач замкнул своей головой сразу три фазы по 360 вольт и по цеху насколько часов витал аромат жареных мозгов.
   Естественно, все свидетели сказали, что этот зек так неудачно поскользнулся.
   Впрочем, половина, если не больше,