олнолуния.
   Натянув вожжи, Алексей остановил лошадь. Путаясь в полах длинного бараньего тулупа, выбрался из розвальней. Проверил подпругу и чресседельник, пробормотал какие-то ободряющие слова кобыле, которая равнодушно поматывала головой. Скрипя валенками по снегу, вернулся на свое место в розвальнях. Незаметно для жены вытащил из-под сена и переложил под правую руку двустволку. Щелкнул вожжами, подхлестнул лошадь, привычно и весело прикрикнул:
   - Н-но, родимая, пошла, пошла!
   Взвизгнули полозья, поплыли вспять ели, и он опять почувствовал, как внутри растет необъяснимая тревога. Алексей огляделся по сторонам. Безмолвная тайга окаймляла дорогу. Луна царапала верхушки елей.
   И тут совсем недалеко возник жуткий протяжный звук. Казалось, это был голос стужи. Голос смерти.
   - Волки, - тихо, одними губами произнес Алексей. Он мгновенно рванул вожжи, хлестнул кобылу по крупу и заорал во всю мочь:
   - И-э-эх! Твою мать! Выноси-и, родимая!
   Лошадь дико всхрапнула и галопом рванула по дороге. И в ту же секунду позади, из-за поворота, появился первый волк, стелющийся в стремительном беге.
   Вожак.
   Он увидел лошадь. Алчущий горячей плоти зверь уже мысленно висел на потном лошадином теле, ощущая лихорадочное биение большого испуганного сердца и каждый толчок крови в ее жилах; впитывал волны ужаса, исходящие от обезумевшего от страха животного. Запах сена, дерева и мертвой овчины - незримый след розвальней - мешал, но не предвещал опасности. И вдруг куль овчины приподнялся и превратился в человеческую фигуру. В руках у человека знакомой грохочущей смертью блеснул металл.
   Вожак тут же прыгнул в сторону, немного сбавив при этом скорость. Несколько волков сразу же обогнали его и оказались впереди. Но вожак не спешил догонять их: многолетний опыт и безошибочный инстинкт увели его влево к самому краю дороги - подальше от смертоносного металла. Теперь, когда его прикрывали тела других волков,