м. Я тут же в нее чуть было не влюбился, ей-Богу: как про нее все понял - так и запал. Я ж не маньячила, мне тоже человек хороший нужен, а Машка... Ну, что Машка - халдейка, она и есть халдейка.
   Короче: правую дверь переднюю открываю, она ко мне наклоняется, забодайками воздух подталкивая.
   - Вам куда, девушка? - улыбаюсь поласковей.
   - До города. На Петроградскую, - говорит таким хриплым голосом, как будто она либо проснулась недавно, либо молчала долго.
   - Садитесь, - толкую я в ответ.
   Но она ручку задней двери царапает. Я открываю заднюю. Она садится и сразу откидывается на спинку, закрывает глаза. Себя за плечи руками обхватывает - она ведь вся вымокшая была, без зонтика стояла под дождем. Я-то все это секу в зеркало заднего обзора. Врубаю передачу, качу дальше. А сам за ней одним глазом наблюдаю. Сначала-то я подумал - совсем малолетка, а потом пригляделся - и врубился, что на вид ей годков двадцать пять, не боле. Ровесница, считай, моя. Волосы темные, короткие, стрижка модная. В салоне сразу духами ее какими-то французскими запахло... Классно так. А трясет ее, родную, как осиновый листок - ну, просто не трясет, а аж колотит. Не пятнадцать минут, видать, в своих шпильках грязь месила, да на шоссе стояла. Я обогрев салона - на полную катушку, мне не жалко, пусть согреется.
   - Девушка, вам плохо? - спрашиваю я. – Случилось, может что?
   Она молчит. И глаз не открывает.
   И вы только представьте себе, парни, - за все время, пока я ее вез до Питера, она словечка не вымолвила. Ни единого, - ни да тебе, ни нет. Ладно, думаю, сейчас потихоньку отогреешься, отмякнешь, а в городе я тебя ласковым словом раскочегарю. Чайку приглашу к себе в берлогу попить, а может и типа чего покрепче. В этом деле, - с бабами-то, - ясный перец - торопиться не всегда надо. Да и приглянулась она мне, но об этом я уже вам говорил.
   И вот только когда мы в