д въехали, она, глаз не открывая, спрашивает меня:
   - Какой сегодня день?
   - Воскресенье, - отвечаю я, а сам думаю - точно гад ее до ручки довел, раз она уж и день недели забыла.
   Я смотрю опять в зеркало, - она от спинки заднего сиденья отклеивается, выпрямляется. Я обернулся на миг, она тут глаза открывает, я встречаюсь с ней взглядом и чудится мне, будто я в прорубь голяком ухнул, а вокруг никого и плавать я резко разучился в тот же момент.
   Ну и глаза у нее были! Жуткие глазищи такие. Зеленые такие, раскосые, как у татаро-монгольского ига, темными кругами обведенные, с расширенными зрачками, как у наркоты: так, что почти не видно этой, как его, радужки. А злобы-то в них, злобы, етитская сила! Какая там Матерь Божия! И светятся ее буркалы, мерцают золотистыми точками; вызверилась на меня, бедного, ни с того ни с сего как просто, ну, конкретная рысь или какая там еще нехилая зверюга лесная.
   - На дорогу смотрите, - говорит она мне.
   Я отвернулся, будто меня ужалили: ясный перец, у меня аж сразу все на пол-шестого и мороз по коже: эх ты, баран кучерявый, губу раскатал - глаз положил, заклею, познакомлюсь поближе! Познакомился!.. Все, думаю, Шурик, - прошла любовь, завяли помидоры, ты про нее и думать забудь. Не твоего поля ягода да еще и со сдвигом по фазе, видать. Ты ее лучше не трогай. Вот вы бы хотели как-нибудь с бодуна проснуться под одним одеялом с дикой рысью, пусть даже знакомой и горячо любимой, а?.. То-то!..
   - А число? - пытает она меня дальше.
   - Семнадцатое. Семнадцатое октября, - отвечаю я, а сам, конкретно, не оборачиваюсь и в зеркало больше не смотрю.
   - Остановите здесь, - говорит она.
   Раскрывает свою сумочку, достает оттуда бабки и, не спрашивая, сколько должна - бросает смятые бумажки на правое переднее сиденье. А сама тут же из машины - шасть. Она меня своим взглядом так загипнотизировала - почище этого