знаешь, умею ли я их выполнять. Вот мы и на новоселье. В отношении
  живописности Нуармутье не оставляет желать лучшего. Леса, скалы, море в
  четверти мили. У нас четыре толстые башни, со стенами в пятнадцать футов
  толщиной. В амбразуре одного из окон я устроила себе кабинет. Моя
  гостиная, длиной в шестьдесят футов, украшена ковром "с зверями"; она
  поистине великолепна, когда в ней горят восемь свечей: таково праздничное
  освещение. Я умираю от страха всякий раз, когда прохожу по ней после
  захода солнца. Все это, само собой разумеется, очень плохо обставлено.
  Двери не запираются, обшивка трещит, ветер свищет, и море шумит самым
  зловещим образом. Однако я начинаю привыкать. Я прибираюсь, чиню, сажаю; к
  холодам у меня будет сносный бивак. Ты можешь быть уверена, что к весне
  твоя башня будет готова. Ах, если бы ты была уже в ней! Нуармутье хорош
  тем, что у нас нет никаких соседей. Одиночество полное. Гостей у меня,
  слава богу, не бывает, кроме нашего кюре, аббата Обена. Это очень тихий
  молодой человек, хоть у него густые брови дугой и большие черные глаза,
  как у предателя из мелодрамы. Прошлое воскресенье он говорил нам
  проповедь; для провинциальной проповеди - довольно недурно, и притом точно
  на заказ: что "несчастие является благодеянием промысла, очищающим наши
  души". Пусть так! В таком случае мы должны быть благодарны честному
  маклеру, который пожелал нас очистить, похищая у нас наше состояние.