вая, положительная и лишенная какого
   бы то ни было воображения.
   Перед самым событием, о котором пойдет речь, он потерял свою жену
  Ульрику-Элеонору. Хотя его суровость к этой королеве приблизила, говорят, ее
   кончину, он питал к ней уважение и, казалось, был огорчен ее смертью
  больше,
   чем можно было ожидать от человека с таким черствым сердцем. После того,
  как
   это случилось, он стал еще мрачнее и молчаливее, чем прежде, и погрузился в
   государственные дела с рвением, свидетельствовавшим о настоятельной
   потребности отогнать тяжелые мысли.
   Однажды поздним осенним вечером он сидел в халате и домашних туфлях
   перед ярко пылавшим камином в рабочем кабинете своего стокгольмского
  дворца.
   При нем находились его камергер граф Браге, к которому он весьма
  благоволил,
   и врач Баумгартен, каковой, между прочим, отличался вольнодумством и хотел,
   чтобы все сомневались во всем, за исключением медицины. В этот вечер король
   вызвал его по поводу какого-то недомогания.
   Было уже довольно поздно, и все же, против обыкновения, король не
  пожелал им доброй ночи, чтобы тем самым намекнуть, что им пора удалиться.
   Опустив голову и устремив взор на горящие поленья, он сидел,
  погруженный в
   глубокое молчание: присутствие этих людей его нисколько не развлекало, но,
  сам не зная почему, он боялся остаться один. Граф Браге хорошо видел, что
  его общество королю не очень приятно, и потому уже не раз высказывал
  опасение, не нуждается ли его величество в отдыхе. Движением руки