оизнес уже спокойнее:
   - Я вам благодарен за то, что вы заставили меня это рассказать. Вам я
  обязан тем, что расстался с воспоминанием, которое мне не подобало
  хранить.
   Но он был грустен, и нетрудно было видеть, чего ему стоила эта жертва.
  Боже мой, что за жизнь у этих бедных священников! Самые невинные мысли для
  них запретны. Они обязаны изгонять из сердца все те чувства, которые
  составляют счастье остальных людей... вплоть до воспоминаний,
  привязывающих к жизни. Священники похожи на нас, на несчастных женщин:
  всякое живое чувство - преступление. Дозволено только-страдать, да и то не
  показывая виду. Прощай, я упрекаю себя за свое любопытство, как за дурной
  поступок, но виной этому ты.
  
  
   (Мы опускаем несколько писем, в которых ничего не говорится об аббате
  Обене.)
  
  
  
   5
  
   Она же к той же
   Нуармутье, ...мая 1845
  
   Давно уже я собираюсь тебе написать, моя дорогая Софи, но мне мешал
  какой-то ложный стыд. То, что я хочу тебе рассказать, так странно, так
  забавно и вместе с тем так печально, что я не знаю, тронет это тебя или
  рассмешит. Я и сама еще ничего не понимаю. Начну без всяких предисловий. Я
  тебе не раз говорила в моих письмах об аббате Обене, приходском священнике
  нашей деревни Нуармутье. Я даже описала тебе некий случай, определивший
  его призвание. В том одиночестве, в котором я живу, и при тех грустных
  мыслях, о которых ты знаешь, общество умного, образованного, любезного
  человека