было для меня чрезвычайно ценно. По-видимому, он заметил, что я
  им интересуюсь, и в скором времени стал у нас бывать как давнишний друг.
  Для меня, признаться, было совершенно новым удовольствием беседовать с
  незаурядным человеком, у которого изящество ума еще больше оттеняется
  отчужденностью от жизни. Быть может, также, - потому что я должна тебе все
  рассказать, и не от тебя я могла бы скрыть какой-либо, недостаток моего
  характера, - быть может, также "наивность" моего кокетства (это твое
  выражение), которой ты меня нередко попрекала, сказалась помимо моей воли.
  Я люблю нравиться людям, которые мне нравятся, я хочу, чтобы меня любили
  те, кого я люблю... Я вижу, как при таком вступлении ты широко раскрываешь
  глаза, и слышу, как ты говорить: "Жюли!.." Будь спокойна, не мне в мои
  годы делать глупости. Но продолжаю. Между нами установилась своего рода
  близость, но при этом ни разу, спешу это отметить, он не сказал и не
  сделал ничего такого, что не подобало бы его священному сану. Ему было
  хорошо со мной. Мы часто беседовали об его юности, и я не раз, и напрасно,
  заводила речь о романическом увлечении, которому он был обязан букетом
  (пепел его теперь в моем камине) и своим печальным одеянием. Вскоре я
  заметила, что он перестал думать о неверной. Однажды он встретил ее в
  городе и даже говорил с ней. Все это он мне рассказал по возвращении,
  спокойно добавив, что она счастлива и что у нее прелестные дети. Несколько
  раз