ь на дачу. Парижанин без труда узнал бы в
  пассажирах, которые начали собираться, фермеров или пригородных
  лавочников. Тем не менее всякий раз, как кто-нибудь входил в вокзал или
  экипаж останавливался перед входной дверью, у молодого человека в синих
  очках сердце расширялось, как пузырь, колени начинали дрожать, саквояж
  готов был выпасть из рук, а очки сваливались с носа, на котором, кстати
  сказать, они сидели совсем криво.
   Но стало еще хуже, когда, после долгого ожидания, из боковой двери,
  единственного места, за которым он не наблюдал, показалась женщина, вся в
  черном, с густым вуалем на лице, держа в руках темный сафьяновый саквояж,
  в котором, как я впоследствии установил, находились чудесный капот и
  голубые атласные туфли. Женщина и молодой человек пошли друг другу
  навстречу, смотря направо и налево, но не прямо перед собой. Они сошлись,
  соединили руки и несколько минут стояли, задыхаясь и дрожа, охваченные тем
  острым волнением, за которое я отдал бы сто лет жизни философа.
   Когда они обрели дар слова, молодая женщина (я забыл сказать, что она
  была молода и красива) произнесла:
   - Леон, Леон, какое счастье! Я никогда бы вас не узнала в этих синих
  очках!
   - Какое счастье! - ответил Леон. - Я бы никогда не узнал вас под этим
  черным вуалем!
   - Какое счастье! - повторила она. - Займем скорее места. Вдруг поезд
  уйдет без нас! (Она крепко сжала ему руку.) Никто ничего не подозревает. В
  настоящее время