м чувством дискомфорта.
  Впрочем, никто не знает заранее, что будет потом.
   На углу Второй и Сороковой улицы большой рождественский колокольчик
  из фольги пролетел над перекрестком словно привидение.
   "Жуткий вечер, - сказал водитель. - Завтра в морге окажется еще пара
  десятков трупов. Алкашей да несколько грязных шлюх".
   "Вполне возможно".
   Таксист задумался. "Ну что ж, это даже к лучшему, - сказал он
  наконец. - Меньше расходов на пособия, разве нет?"
   "Ваше рождественское милосердие, - ответил я, - просто поразительно".
  Таксист задумался. "Вы что, один из этих слюнявых либералов?" - спросил
  он через некоторое время.
   "Я отказываюсь отвечать на том основании, что мой ответ может быть
  использован против меня", - сказал я. Таксист фыркнул, что должно было
  означать: "Ну почему мне всегда везет на всяких умников?", но больше
  ничего не добавил.
   Я вышел на пересечении Второй и Тридцать пятой и прошел пол-квартала
  вниз до клуба, навстречу завывающему ветру, нагнувшись и придерживая
  шляпу одетой в перчатку рукой. Как никогда раньше, моя жизненная сила
  сжалась где-то глубоко в моем теле до размеров маленького дрожащего
  огонька в газовой колонке. В семьдесят три человек ощущает холод быстрее
  и глубже. В таком возрасте лучше сидеть дома перед камином, или, по
  крайней мере, у электрического обогревателя. В семьдесят три
  воспоминания о горячей крови - это скорее не воспоминания, а
  академический отчет.
   Снегопад