енными от газа. Нет, - сказал он - ничего этого не было.
  Мать этого человека сразу бы опознала его. Но карта... та карта перед
  которой он стоял, когда разорвался снаряд...
   Она каким-то образом впечаталась в его лицо. Тоузмен смотрел на
  ужасную татуированную маску смерти. На надбровной дуге Лесропа
  Каррутэрса находился каменистый берег Бретани, Рейн, как голубой рубец,
  струился вниз по его левой щеке. Несколько винодельческих провинций
  расположились на его подбородке. Сахара обхватила его горло, как петля
  палача, а на вздутом глазном яблоке отпечаталось слово "Версаль".
   Это была наша рождественская история 197... года.
   Я вспоминал много других, но для них здесь нет места. Честно говоря,
  и для истории Тоузмена также... но это была первая "Рождественская
  история", услышанная мною в 249Б, и я не мог удержаться от того, чтобы
  ее не рассказать. Наконец, во вторник перед нынешним рождеством, после
  того, как Стивенс хлопнул в ладоши, призывая нас к вниманию, и спросил,
  кто осчастливит нас рождественской историей, Эмлин Маккэррон проговорил:
  "Думаю, что у меня есть кое-что заслуживающее внимания. Лучше рассказать
  сейчас, чем никогда. Господь закроет мои уста довольно скоро".
   За все годы проведенные мной в 249Б, я никогда не слышал, чтобы
  Маккэррон рассказывал истории. Может быть, именно поэтому я вызвал такси
  столь рано и, когда Стивенс разнес пунш шестерым собравшимся, кто
  отважился выбраться из дома в этот холодный и