нагрелась.
  Холодной еды Роби не любит, а от тепла он засыпает. Много фокусов приходится
  знать матери - тяжелая это работа.
   Она поглядела на Роби, дожидаясь, пока яблочное пюре согреется, и,
  вздрогнув от ужаса, увидела, что он вот-вот свалится со стола.
   Она двигалась быстро для своих ста восьмидесяти четырех фунтов и поймала
  Роби за секунду до его падения на шахматный узор линолеума. Малыш опять
  заскулил, и она крепко прижала его к себе.
   - Тихо, ну, тихо. Чуть не сломал себе шейку, да? - приговаривала она,
  расхаживая с плачущим малышом. - Чуть не сломал. Плохой мальчик! Хорошо, что
  Мэри тебя поймала. Ну, теперь тихо.
   Роби лягался и завывал, бился в ее руках, и Мэри почувствовала, что ее
  терпение вот-вот лопнет, как старый флаг мира на сильном и жарком ветру.
   Она подавила это чувство, потому что оно было опасно: заставляло ее
  думать о тикающих бомбах, о пальцах, загоняющих обоймы в затворы автоматов;
  о гремящем голосе Бога, отдающем команды в ночи из своих громкоговорителей;
  о том, где она и кто она, а эти мысли были опасны. Держа Роби одной рукой,
  она проверила яблочное пюре. Согрелось. Она сняла, скляночку, вытащила
  ложечку из ящиками присела на стул вместе с младенцем. У Роби текло из носа,
  его лицо покрылось красными пятнами.
   - Ну вот, - сказала Мэри. - Вкуснятинка для маленького.
   Малыш плотно сжал рот и не собирался его открывать. Внезапно он весь
  содрогнулся и лягнул ее, забрызгав весь перед вышитого