ребенка.
   - Заткнись и дай человеку поспать! - Он опять стукнул по стене, и
  фотографии детей, вырезанные из журнала и вставленные в десятицентовые
  рамки, запрыгали на гвоздиках.
   Мэри продолжала стоять с полуоткрытым ртом, глядя на куклу серыми
  стеклянными глазами. И этот, этот тоже ушел. Этот готов для рая. Он был
  таким хорошим мальчиком. Она всегда считала его лучшим из всех. Она вытерла
  глаза водой рукой и выключила горелку. Кусочки пластмассы вспыхнули и
  затрещали, туман голубого дыма застилал воздух, словно дыхание призраков.
   Она убрала куклу в шкаф в коридоре. В задней части шкафа стоял картонный
  ящик, и в этом ящике были мертвые дети - расписки в ее ярости. У некоторых
  кукол были сожжены лица, как у Роби. Другие были обезглавлены или разорваны
  на части. Были раздавленные колесами, были распоротые ножом или бритвой. Все
  они были маленькими мальчиками, и всех их она так любила.
   Она сняла с Роби спальную пижаму с желтыми утками, держа его двумя
  пальцами, как нечистый предмет, и бросила в этот ящик смерти, запихнула ящик
  обратно в глубь шкафа и закрыла дверь. Затем убрала деревянный ящик,
  служивший колыбелькой, и осталась одна.
   По шоссе проехал восемнадцатиколесный трейлер, и стены задрожали. Мэри
  медленной походкой лунатика прошла в спальню. Еще одна смерть у нее на душе.
  Их было так много, так много... Почему они ее не слушаются? Почему они
  всегда сопротивляются ее воле? Это не правильно,