ровати, подоткнув под спину подушку. Лицо Эллы особенно
  прекрасно, когда на нем нет никакой косметики. Сейчас косметики не было,
  пухлые алые губы стали бледнее, а карие глаза, наоборот, ярче и глубже,
  загорелая кожа казалась теплой и бархатистой, мягкие волосы, обрамлявшие
  личико, в свете ночника казались иссиня-черными. Под простыней угадывались
  изящные линии и пышные формы упругого тела, и мне совсем не хотелось звонить
  Эду Ганолезе или забивать себе голову мыслями о страхах Билли-Билли. А
  хотелось мне только одного - забраться под простыню, под теплый мягкий
  бочок...
   Я отвернулся от Эллы и присел на край кровати.
   - Еще две минуты. Я должен позвонить Эду.
   - Хочешь, я подожду на кухне?
   Элла умная женщина, с такой хорошо живется. Не думаю, чтобы ей
  нравилось то, чем занимаемся мы с Эдом, но она никогда не говорила на эту
  тему, притворяясь, будто наших делишек попросту не существует, и не хотела,
  чтобы я заводил о них речь. Вообще ничего об этом слышать не хотела. Кроме
  того, Элла полагала, что мне вряд ли понравится ее осведомленность, поэтому
  старалась держаться от меня подальше, когда я разговаривал с кем-нибудь о
  работе, чтобы ничего не слышать.
   Но сейчас это не имело никакого значения. Билли-Билли уже приперся. Я
  позвоню Эду, и он велит мне действовать. Вот и вся история. Поэтому я
  сказал:
   - Сущий пустяк. Тебе нет никакой нужды вставать.