й-нибудь реальной опасностью.
   Он повторил:
   - По-настоящему боишься только того, чего не понимаешь.
  
   И вдруг я вспомнил историю, которую как-то в воскресенье у Гюстава
  Флобера рассказал нам Тургенев.
   Не знаю, записана ли она им или нет. Никто лучше великого русского
  писателя не умел пробудить в душе трепет перед неведомым, показать в
  причудливом таинственном рассказе целый мир пугающих, непонятных образов.
   Он умел внушить нам безотчетный страх перед незримым, боязнь
  неизвестного, которое притаилось за стеной, за дверью, за видимой жизнью.
  Он озарял наше сознание внезапными проблесками света, отчего страх только
  возрастал.
   Порою, слушая его, мы постигали смысл странных совпадений, неожиданных
  стечений обстоятельств, на вид случайных, но на самом деле руководимых
  какой-то скрытой, тайной волей. Общение с ним помогало найти незаметную
  нить, таинственным образом ведущую нас сквозь жизнь, как сквозь смутный
  сон, смысл которого все время ускользает от нас.
   Он не вторгался смело в область сверхъестественного, как Эдгар По или
  Гофман, в его простых рассказах жуткое и непонятное сплетались в одно.
   В тот день он тоже сказал: "Боишься по-настоящему лишь того, чего не
  понимаешь".
   Он сидел или скорее лежал в глубоком кресле; руки его свисали, ноги
  были вытянуты; седые волосы и борода, струившаяся серебристым потоком,
  придавали ему вид бога-отца или овидиевского речного божества.
   Он