ских и новгородских паханое и говорить нечего - те бывали в городе чуть ли не каждую неделю.
   Дядя Федя, как последние двадцать лет называли его знающие люди, уважительно позабыв его прежнее погоняло - Жук, сел за единственный в кабинете стол, поглядел на стенные часы работы самого Павла Буре, сверился со своими - "Победа" на тертом кожаном ремешке и удовлетворенно хмыкнул - до прибытия остальных оставалось еще пятнадцать минут.
   - Кофе, Федор Иванович ? - спросил один из оставшихся у дверей мужчин.
   - Чайку, будь ласка, и телевизор выключи...
   Мужчина сказал что-то в приоткрывшуюся дверь и нажал телевизионную кнопку.
   Многоцветный японский экран погас, а на столе, словно на скатерти-самобранке, появился стакан с крепким, до черноты, чаем, блюдечко с лимоном и еще одно - с домашними, черного хлеба сухариками.
   Вкусы дорогих гостей в кафе соблюдались строго. Дядя Федя еще раз посмотрел на часы, и вместе с дрогнувшей ажурной стрелкой открылась дверь и в зал вошел первый из ожидаемых на тайные посиделки гостей - мужчина в тертой кожаной куртке, странно прижимавший голову к правому плечу. Старик поднялся ему навстречу, пожал крепкую ладонь.
   - Здравствуй, Гена, как живешь-можешь?
   - Спасибо, Дядя Федя, потихоньку.
   - Кирей, я гляжу, опаздывает...
   - Да нет, он у входа стоит, докуривает.
   Старик с пониманием кивнул, сам он, по врачебному настоянию, курить бросил и в своем присутствии другим не позволял, но по табаку страдал, заменяя его сухариками и дешевыми леденцами...
   Не успел Гена Есаул глава борисовской группировки, недавней, но набравшей уже большую силу в городе, - устроиться за столом, как дверь вновь открылась и вошли двое. Лидер колдобинских Кирей, он же Всеволод Иванович Киреев, - импозантный дорого и со вкусом одетый мужчина возрастом уже за пятьдесят, а следом за ним - его правая рука, "Визирь", как