холода напустишь.
   Вошел, скинул ботинки. Прошел за ней на кухню, где уже кипел чайник. На столе стояла большая цветастая чашка с блюдцем, розеточки с вареньем, блюдо с белой пышной булкой, от которой пахло настоящим деревенским, как в детстве, хлебом. Он не удержался, наклонился, понюхал и только сейчас понял, что голоден, что за весь день съел несколько сухариков у Жени Черных, да где-то по пути две сосиски в тесте, от которых сразу начало бурчать в животе.
   Светлана улыбнулась.
   - У нас во дворе пекарня круглосуточная, я сбегала, пока ты ехал сюда.
   Кастет развел руками, словно говоря - ну ты вообще!
   Потом долго пили чай. Вернее, чай пил Кастет, а Светлана смаковала малюсенькую чашку ароматного кофе и все делала и делала бутерброды - с колбасой, красной рыбой, каким-то чудесным сыром, от которого пахло сыром, а не продуктами перегонки нефти, и он не вяз в зубах, мучительно заполняя рот, как те сыры, что иногда покупал Кастет в ларьке возле гаража.
   Наконец, бутерброды наполнили Кастета сытостью, он по-коровьи поглядел на Светлану, откинулся на спинку стула и сказал:
   - Уф!
   Больше он ничего не сказал оттого, что не было уже сил что-то говорить, и оттого еще, что, кроме военных команд, гражданские его слова большей частью выражали негодование, протест, возмущение и другое негативное отношение к окружающей его жизни, слов же положительных не было, наверное, вовсе, потому что высказывая одобрение, он использовал те же матерные слова, но с другой, ласковой, интонацией.
   Светлана сидела напротив, уткнув острый подбородок в кулачок правой руки, а в левой держала длинную сигарету с белым фильтром, от которой поднимался приятного запаха голубоватый дымок.
   Вообще, Кастет поразился изобилию необычных, вкусных ароматов, окружающих его в маленькой уютной кухне, где все было настоящим - масло пахло маслом, хлеб - хлебом, сыр