м ногтям; вчера
  они долго оставались в своей парикмахерской, до полуночи готовя друг друга
  к празднику. Теперь они разомлели и вспотели на солнце.
   Мимо их шезлонгов по двое и по трое прогуливались мужчины; они впервые
  надели свои летние костюмы, на них были серебристо-серые брюки с острой,
  как нож, складкой и нарядные рубашки; они ходили с таким видом, как будто
  им совершенно безразлично - познакомятся ли они с девушкой или нет. Хейл в
  своем поношенном костюме, скрученном галстуке и полосатой рубашке был на
  десять лет старше-их всех, и у него не было никакой надежды понравиться
  кому-нибудь из девушек. Он предлагал им сигареты, но они смотрели на него,
  как герцогини, широко раскрытыми холодными глазами и отвечали: "Спасибо, я
  не курю", - а он знал, что на расстоянии двадцати ярдов за ним тащится
  Кьюбит.
   От этого Хейл держал себя как-то странно. Он не мог скрыть своего
  отчаяния. Он слышал, как девушки смеялись за его спиной над его одеждой и
  странной манерой говорить. Хейл вообще был о себе невысокого мнения: он
  гордился только своей профессией, но не нравился себе самому, когда
  смотрелся в зеркало, - худые ноги, впалая грудь, - и одевался он плохо и
  небрежно, потому что не верил, что какая-нибудь женщина заинтересуется им.
  Теперь он обходил хорошеньких и шикарных и безнадежно искал на шезлонгах
  девушку, достаточно некрасивую, чтобы ее могло обрадовать его внимание.
   "Вот эта, конечно", - подумал