ще стыднее и
  унизительнее, чем оставаться на месте. Родион, ругаясь про себя, сидел,
  вжавшись в сиденье, избегая смотреть в зеркальце заднего вида. В машине было
  темно, они остановились вдали от фонарей - сопляк, хоть и пьяный, место
  выбрал с умом, и за спиной Родиона совершенно непринужденно, словно его
  здесь и не было, разворачивалось нехитрое действо: ритмичная возня, стоны и
  оханье, прекрасно знакомое каждому взрослому мужику с опытом
  чмоканье-хлюпанье...
   Странно, но он не испытывал ни малейшего возбуждения, хотя чуть ли не
  рядом с ним громко колыхались слившиеся тела и запах секса в салоне с
  наглухо задраенными окнами становился все сильнее. Отвращение к ним, к себе,
  к окружающей жизни превозмогало все остальные эмоции. Наверное, в таком
  состоянии люди способны убить: он вдруг представил свою Зойку, Зайчика на
  заднем сиденье наемной машины, в руках пьяного сопляка... В виски словно
  вонзились тонкие иглы, Родион едва не взвыл от безнадежности, повторял в
  уме, словно испортившийся патефон:
   "С ней такого не будет, с моей дочкой ни за что такого не будет, пусть
  жизнь теперь другая, Зойка все равно вырастет лучше и чище, с ней такого не
  будет..." Тяжелый запах словно пропитал его всего, и он, скрипнув зубами,
  сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Что на заднем сиденье прошло
  совершенно незамеченным, там как ни в чем не бывало продолжались
  самозабвенные оханья и стенанья, порой непонятно чьи