оги задевали спинки
  передних сидений, рядом с ним, поверх мятых купюр, шлепнулась в коробку
  черная туфелька. Докурив, он протянул руку и сменил доигравшую до конца
  кассету. Теперь в салоне хрипло надрывалась Люба Успенская:
   - А я сяду в кабриолет
   и уеду куда-нибудь,
   ты проснешься - меня здесь нет...
   Он любил и эту песню, но боялся, что отныне она всегда будет
  ассоциироваться с воспоминаниями об очередном унижении.
   "Собственно говоря, никто тебя не унижает, - подумал он. - Им и в голову
  не приходит, что они тебя унижают, чего же ты воешь на Луну?" Но эти
  утешительные мысли помогали плохо. Бессильное отвращение к самому себе,
  смешанное с этим проклятым запахом, проникало под череп, во все поры.
   Он не сразу и сообразил, что сзади давно уже стоит тишина. Потом снова
  забулькало, щелкнула зажигалка, на миг озарив салон трепещущим сиянием.
   - Командир! - подал голос вовсе уж рассолодевший сопляк. - Местами
  поменяться не хочешь?
   - Что? - он не сразу и сообразил.
   - К девочке не хочешь, говорю? А то она не кончила, грустит...
   - Ой, противный... - послышался деланно застенчивый девичий голосок.
   - А что? Должен я заботиться о любимой женщине, чтоб словила оргазм?
  Греби сюда, шеф, а она потом сравнит... Может, с тобой тусоваться и будет,
  а, Юльк?
   - Ой, противный...
   - А домой не пора? - спросил Родион, едва сдерживаясь, чтобы не выкинуть
  обоих из машины.
   - И правда, пора, - озабоченно подала голос