за озеро, на кедры и солнце,- но
  прошло довольно много времени, прежде чем рыжий Ганс появился на кромке
  огромного, но неглубокого котлована. Расставил пошире ноги в начищенных
  сапогах, картинно держась за висевший на груди шмайсер, долго взирал на
  копошившихся в котловане землекопов - тянул время, сука рыжая, использовал
  на всю катушку свой крохотный ломоток властишки. Притворялся, будто не
  замечает, как на него зыркают украдкой. Лагерная кличка у него была Чубайс -
  за рыжину и вредность. Ганс на нее крепко обижался, но что ты тут поделаешь?
   Эсэсовец постоял еще немного, старательно изображая, что в приступе тяги
  к высокой эстетике любуется пейзажем, потом заорал во всю глотку:
   - Обед, кацетники! Жрать!
   И предусмотрительно отступил подальше от того места, где по пологому
  откосу обычно и выходили из котлована, чутко напружинился. Рядом появился
  Вилли с овчаркой на поводке. Это Рудольф откровенно сачковал, не хуже
  кацетников, а Ганс с Вилли к службе относились со всем рвением, подловить их
  нечего было и пытаться...
   "Полосатики" живенько потянулись к откосу, напутствуемые бравыми воплями
  Ганса:
   - Лопаты не бросать, мать вашу! Сколько долблю? В землю втыкайте,
  аккуратненько, друг возле дружки! Кому говорю, жопа лысая? Швайн! Дома
  лопату тоже кидаешь где попало? Да не ты жопа лысая, а вон та, которая еще,
  и пузатая! Швайн!
   - Ферфлюхтер хунде, пум тойфель! - поддержал его Вилли, демонстрируя тем
  самым не в пример