гда об этом писали в газетах, Звягинцев принимал все слова как
  должные.
   Но здесь, на таком совещании, в присутствии самого Сталина, который
  должен знать полную правду об этой войне...
   Внезапно Звягинцеву показалось, что он снова там, на Карельском, и
  тогда все, все опять встало перед его глазами: снежные сугробы, застрявшие
  в них орудия, разбитые танки, обмороженные люди, затемненный Ленинград...
  В ушах засвистел ветер, и он уже не слышал ничего, кроме этого ветра,
  пулеметных очередей и взвизгиваний снайперских пуль. А потом все исчезло,
  все, кроме белого листка блокнота, лежащего перед ним на пюпитре.
   И тогда, сам еще не сознавая, что делает, почти автоматически Звягинцев
  написал на этом листке: "Прошу слова", звание свое и фамилию, вырвал
  листок и чисто механическим жестом дотронулся до плеча сидящего перед ним
  бритоголового комбрига.
   Тот чуть повернулся, скосил на Звягинцева уголок глаза и протянул из-за
  плеча руку с растопыренными пальцами. И Звягинцев передал ему сложенную
  вчетверо записку.
   Ощущение реальности всего происшедшего пришло к Звягинцеву минутой
  позже. Он понял, что совершил теперь уже непоправимую глупость: в отличие
  от большинства ораторов, не подготовившись, без написанного заранее
  текста, на таком - таком! - собрании попросил слова.
   Его следующей мыслью было: задержать записку, не дать ей дойти до
  президиума, вернуть, изорвать на мелкие клочки. Звягинцев