щий армию на легкую победу.
   Но, внедрявшийся в течение долгих лет, он, естественно, не мог не
  оставить следа в сознании сотен тысяч бойцов и командиров Красной Армии. И
  ничего крамольного в том, что он, Звягинцев, напомнил об этом, высказал
  опасение, не было.
   Однако на Королева слова эти произвели совершенно неожиданный для
  Звягинцева эффект. Он считал полковника человеком честным, неглупым, хотя
  и с хитрецой, прямым, но свято придерживающимся принципов военной
  субординации. Его реакция на, казалось бы, невинную критику недавно
  популярной в армии установки, ныне самой партией осужденной, неприятно
  поразила Звягинцева.
   А Королев все еще молчал, сосредоточенно и зло глядя на Звягинцева, и
  тому казалось, что полковник ищет слова, которые наиболее полно выразят
  его возмущение. Но Звягинцев ошибался. Потому что в эти минуты молчания
  Королев думал совсем о другом. О том, чего в силу своего невысокого
  служебного положения не мог знать Звягинцев.
   Полковник вспомнил, как несколько месяцев тому назад командующий и член
  Военного совета вызвали к себе руководящий состав штаба округа, чтобы
  информировать их о состоявшемся в Москве заседании Главного военного
  совета. Речь на заседании шла о плане военных действий против Финляндии,
  поскольку все попытки правительства разрешить мирным путем вопросы
  безопасности северо-западных границ страны не дали положительных
  результатов