ле". Что ж, все было разыграно как по нотам. Фюрер сам
  определил церемониал встречи. Не слишком крепкие рукопожатия. Никаких
  улыбок. Никого из высших сановников или генералов, кроме Риббентропа и
  Кейтеля, только второстепенные чиновники министерства и работники
  советского посольства. Два небольших советских флага по обе стороны
  вокзального здания. Несколько больших, тяжелых знамен со свастикой -
  посередине. Проход почетного караула должен быть грозным, величественным и
  неотвратимым, как девятый вал.
   Фюрер хотел, чтобы этот человек, советский нарком, едва ступив на
  перрон, понял, что приехал в центр третьего рейха, в столицу великой
  Германии. Он должен быть поражен, подавлен мрачным величием этого
  государства, должен сразу же понять, что здесь привыкли не столько
  слушать, сколько повелевать. Все было рассчитано на то, чтобы с первых же
  минут подавить воображение этого невысокого педантичного человека в
  старомодном пенсне.
   Но, казалось, нарком был готов к такому приему. Здороваясь, чуть
  приподнял шляпу. Пожимая руку Риббентропа, едва прикоснулся к ней своими
  холодными, будто негнущимися пальцами. Проходя мимо неподвижных солдат,
  чуть скользнул по ним отсутствующим взглядом.
   Искоса посматривая на наркома, Риббентроп испытывал чувство злого
  удовлетворения.
   Его радовало, что сделано все для того, чтобы поставить на место этого
  представителя Кремля, к тому