игревшись у огня, лежала Блонди, любимая овчарка Гитлера.
   Время от времени фюрер подходил к камину, чтобы погладить собаку,
  подбросить поленья или помешать угли длинными щипцами.
   Курить запрещалось. Не было и спиртных напитков. Только кофе и чай,
  который время от времени разносили гостям эсэсовцы в ослепительно белых
  мундирах.
   Время приближалось к полуночи. Гости устали. В течение бесконечно
  длящегося вечера они выслушали уже несколько монологов фюрера. Об Англии -
  проклятой нации торгашей и надутых снобов, еще в прошлом столетии
  опозорившей себя, посадив еврея в кресло премьер-министра; о французах -
  заживо гниющем сброде, без веры, без единства, погрязших в разврате подлых
  лягушатников, допустивших создание блока, названного "народным"; о
  Рузвельте - плутократе с пораженными полиомиелитом ногами и типично
  прагматическим умом политического комбинатора; о великом немецком пианисте
  Вальтере Гизекинге, который, не в пример гнусным писакам типа Томаса Манна
  или Фейхтвангера, не только не покинул великую Германию, но с разрешения
  Геббельса поехал в международное турне, чтобы ее прославить; о теории
  космического льда и земной пустоты...
   Он не коснулся только одной темы. Той самой, которая сегодня
  интересовала гостей больше, чем все остальные. Предстоящего визита
  Молотова.
   Все приглашенные сегодня к Гитлеру - обычный круг гостей - ждали его
  высказываний именно по этому