ла
  и, потрясая кулаками, произнес, точнее прокричал, монолог о том, что
  Германия никому не обязана отчетом, что если нечто подобное Молотов или
  кто там еще осмелился бы сказать ему, Гитлеру, то был бы уничтожен,
  испепелен, стерт с лица земли. Затем последовало несколько презрительных
  фраз по адресу Маннергейма, этой старой бабы и хитрой лисы, у которой все
  еще дрожит хвост при слове "Россия", хотя война с ней закончилась уже
  несколько месяцев назад. Наградив этого последнего еще целым рядом весьма
  нелестных эпитетов, Гитлер, уже совершенно обессиленный, сел, точнее упал,
  обратно в кресло, махнул рукой Риббентропу, чтобы тот продолжал.
   Риббентроп, никогда не упускавший случая подставить ножку ближнему
  своему, поспешил добавить, что Типпельскирх, видимо, растерялся, потому
  что в шифровке не сообщает о своем ответе Молотову, а лишь приводит его
  слова о недоумении Советского правительства, которому, дескать, хорошо
  известно, что только в самые последние дни немецкие вооруженные силы
  прибыли по меньшей мере в три финских порта.
   Гитлер снова взорвался. Он опять вскочил с кресла, ткнул ногой в горку
  заготовленных для камина поленьев, которая с грохотом обрушилась, и стал
  кричать, что не потерпит этой возмутительной подозрительности, поскольку
  Кремлю было сказано, что немецкие войска направляются не "в" Финляндию, а
  лишь "через" нее - в Норвегию...
   Гитлер кричал все громче, все исступленнее, хотя