шиеся услышать что-нибудь новое, с нетерпением
  ждали того момента, когда им будет позволено идти спать.
   Но Гитлер, казалось, не собирался уходить, забыв о том, что уже поздно,
  забыв о своих гостях, вообще обо всем, что его окружало.
   Но о главном - о том, что предстояло ему послезавтра в Берлине, о
  встрече с советским посланцем, - он хорошо помнил. Об этом и думал сейчас.
  Думал молча, поскольку вообще презирал людей, даже тех, наиболее к нему
  приближенных, которые сидели сейчас в этой гостиной.
   Разумеется, вместе с Герингом, Гессом, Борманом, Геббельсом и
  Риббентропом он еще заранее до мельчайшей детали, от встречи до проводов,
  разработал все, что предстоит осуществить послезавтра. Был уверен в
  успехе.
   И все же сейчас он ждал очередного "озарения", догадки, внезапной
  блистательной идеи, которая, претворенная в действие, помогла бы ему
  заманить Молотова в такую западню, из которой уже не было бы выхода.
   ...Беспорядочно, меняя направление, он сновал по гостиной, точно ткал
  паутину этого плана, в которой посланцу Москвы предстояло запутаться и в
  конце концов повиснуть, как обессиленной мухе.
   В основном план действий был уже выработан. Он имел две стороны:
  политическую и, так сказать, эмоциональную. Смысл первой состоял в том,
  чтобы успокоить Россию, усыпить ее подозрения, убедить большевиков
  перевести свои взоры о севера и запада на юг, дав, таким образом,
  возможность