о любимыми
  внуками, попади они в руки колумбийской мафии. И разом покрылся холодным
  потом.
   - Сколько? - спросил он негромко.
   - Я же сказал: двести сегодня и еще пятьсот до конца недели.
   - Но это невозможно, Винни...
   - В долг! Под десять процентов! - Винсент уже не требовал и не просил,
  а умолял его действительно как брата. - Ровно на год, Эзра! Я отдам,
  поверь! Иначе мне конец! Ты же обещал быть мне братом!
   - У меня нет таких денег, клян...
   - Опять? - перебил Винсент, тут же вскипая. - Лучше не клянись, сука!
  Сколько ты можешь дать?
   - Не знаю... - протянул осторожный Зускин, его карие глаза забегали,
  как цифры в счетной машине. - Десять тысяч... - и тут же поправился: -
  Двадцать, Винни! Двадцать пять...
   Но Винсент даже не счел нужным удостоить его взглядом. Он подошел к
  письменному столу, украшенному бюстом Моцарта, буклетами фирмы "Нью раша
  инвест, лтд." и русско-американскими флажками. Всю эту муру он небрежным
  жестом отшвырнул в сторону, а собрал со стола только фотографии внуков
  Зускина и его двух домов в Санта-Монике и в Пасадене - фотографии, которые
  он сам принес, плюс те, которыми был украшен стол Зускина.
   - Гуд бай, мой друг. Мои внуки тоже будут помнить твое имя, как
  икону...
   С этими словами Винсент сунул фотки в карман и направился к двери. Но
  Зускин, конечно, окликнул его.
   - О'кей, Винни, ты меня достал, - сказал он деловым тоном. - Я дам тебе
  сто тысяч.