рашивала их в лоб, и пытала
  исподволь, я беседовала с ними поодиночке и всем скопом - безрезультатно.
  Все четверо старательно уходили от ответа. В конце концов я сдалась и решила
  не торопить события. Если мул упрется, его не сдвинешь. Не желают общаться с
  Селезневым - их дело. Мне же капитан был глубоко симпатичен, и отказываться
  от приятного знакомства я не собиралась.
   Казалось бы, инцидент исчерпан, можно по-прежнему встречаться с
  друзьями по пятницам за бриджем и в остальные дни, когда им будет охота меня
  видеть, а с Селезневым в промежутках, и все довольны. Как же, разбежалась!
   Дней через десять после принятия столь мудрого решения я начала
  замечать, что отношения в компании неуловимо изменились. В них вкралась
  какая-то официальность, чего наша совместная биография еще не знала. Я
  попыталась уверить себя, что это мне мерещится, но когда Прошка - тип вполне
  бесцеремонный - позвонил мне и вежливо поинтересовался, не могу ли я завтра
  уделить ему часок-другой своего драгоценного времени, сомнения отпали. За
  последние сто лет Прошка ни разу не соизволил уведомить меня о своем визите
  заранее, не говоря уже об испрашивании разрешения. Вывод очевиден - мне
  поставили ультиматум: либо я рву все связи с Селезневым, либо отношения с
  друзьями приобретают характер светского общения.
   Я поняла, что зашла в тупик. С одной стороны, в моем возрасте друзьями,
  тем более столь близкими, не бросаются. С другой - не могла я так
  несправедливо обойтись